Статья печаталась в журнале «Форум» (Мюнхен) в 1984 году
БЕЗУСЛОВНЫЙ АНТИДЕМОКРАТИЗМ
«Объединение творческой силы художественной литературы и духовной мысли Восточной Европы… безусловный антитоталитаризм… безусловный демократизм… безусловная беспартийность…»
Из декларации «Континента», N I.
Прекрасные намерения организаторов журнала «Континент» объединить творческие силы и духовную мысль, противостоящие тоталитаризму, не казались поначалу пустым звуком. Насколько тесно в то время связывали самых различных людей общедемократические убеждения, хорошо видно из письма тогда еще советского писателя Владимира Максимова Генриху Беллю.
«ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ГЕНРИХУ БЕЛЛЮ
Писатель в силу своего назначения на земле говорит, руководствуясь в таких случаях не спекулятивной злободневностью, а только потому, что не может молчать. Там. где царствует совесть, нет места законам целесообразности. В практическом же плане мировая общественность должна обращаться к разуму и логике власть имущих не по следам прискорбных событий, когда престижные амбиции адресата мешают ему внять призывам со стороны, а перед таковыми, …назову лишь близких мне людей, которые, я надеюсь, не останутся на меня в обиде за непрошенное заступничество: Виктор Некрасов, Александр Галич. Лев Копелев, Георгий Владимов, Владимир Войнович. Булат Окуджава.
В заключение мне бы хотелось ешс раз заверить Вас. что если Ваш голос не дошел до слуха тех. к кому Вы обращались, то духовный результат с лихвой восполнил их молчание. Слова, сказанные Вами, укрепили во многих и многих от Афин до Шанхая веру в конечное торжество правды и справедливости, а это на мой взгляд самое главное…»
4.8.73. Владимир Максимов (Вестник РСХД, 108-110, с. 250)
А вот отрывок из обращения того же автора к тому же корреспонденту через десять с небольшим лет.
СНОВА ГЕНРИХ БЕЛЛЬ
И вся эта довольно убогая демагогия распространялась этим уважаемым нами писателем, с употреблением излюбленных им словечек, вроде «плюрализма»», «демократизма», «прогрессизма» и так далее, как говорится, и тому подобное. Люди его типа, как известно. — все поголовно плюралисты, демократы и прогрессисты, но лишь до тех пор. пока ты им не противоречишь, а если попытаешься, горе тебе!..
Так что отныне немецкому писателю следовало бы быть поскромнее в своих смехотворных претензиях учить нас уму- разуму. Колонка редактора. «Континент» N41. сс. 385-387. (В дальнейшем ссылки на «Континент» даются номерами журналов и страниц).
Трудно поверить, что оба письма написаны одним и тем же человеком. В первом звучит уважение и любовь к людям, вера в торжество справедливости, второе — дышит ненавистью и «престижными амбициями». Ми наших глазах происходит прямо противоположное объявленному в декларации: разъединение творческих сил на основе узкой партийности и антидемократизма.
Еще 8 лет назад в приветствии по случаю трехлетнего юбилея «Континента» А.Д .Сахаров писал, что не все материалы, публикуемые в журнале ему нравятся, не всегда он согласен с «публицистическими выступлениями, преувеличенным пафосом» и «неточностью подхода к национальным и иным проблемам в колонке редактора». Очевидно, участие в редакционной коллегии не означает, по мнению Сахарова, автоматического одобрения любых утверждений редактора. Возможно, так же думают и некоторые другие члены редакционной коллегии. Однако редакция «Континента» смотрит на это иначе. Для нее известные имена на обложке журнала — главное доказательство собственной правоты и непогрешимости — козырной туз.
Например, шведская журналистка Диса Хостад. несколько лет работавшая корреспондентом и Москве, написала книгу «Элита едет на Запад». В 41-м номере «Континента» книгу отрецензировали, похвалив за широту подхода и отметив промахи:
«Максимовский образ «носорогов» в действии ей, по-видимому, чужд. Что же. не всем западным интеллектуалам, не имеющим русского опыты, дается это, но не дай им Бог такого опыта!» (N4I, с.4I0)
Рецензия сопровождается примечанием редакции:
«Вполне серьезно рядовая шведская журналистка учит крупнейших представителей русской культуры, лауреатов Нобелевских премий, общепризнанных в современном мире специалистов в самых разных областях научной и гуманитарной деятельности, людей зачастую не только с европейскими. но и с мировыми именами, больших личностей с огромным человеческим и профессиональным опытом, как они себя должны вести, что говорить и у кого учиться но проблемам России. Ну, как тут не вспомнить крыловскую басню об осле и соловье: “Но жаль, что не знаком ты с нашим петухом, еще б ты боле навострился, коль у него немного ‘ поучился”…
Весьма локальное место в своей собственной и тоже, в общечеловеческом смысле, весьма локальной, шведской культуре обязывает автора быть гораздо скромнее в ее претензиях определять за нас. кто есть кто в великой культуре русской, сопоставлять несопоставимое и сравнивать несравнимое». (N41, с. 412)
Неловко читать о величии русской культуры, когда автор между делом ставит на место «локальную в общечеловеческом смысле» культуру шведскую. Слово «рядовая» хорошо знакомо. Это там, в Москве, нам постоянно внушали, что не каким-то рядовым пешкам учить больших личностей с мировыми именами, главных редакторов и генеральных секретарей. Диса Хостад — человек западный, к номенклатурным страстям не приученный, и она посмела возразить:
«Задача критика во всем мире — оценивать произведения культуры, анализировать идеи, независимо от ранга автора. И на Западе случается критику дрогнуть пол тяжестью великого имени. Но для настоящего писателя лакейная критика просто неинтересна.
Ценить справедливо очень трудно, но необходимо. Критик на Западе не обязан подчиниться «одной-единственной идеологии», чего, может быть, не хватает рецензенту Ирине Эльконин-Юханссон и редакции «Континента»…
Вслед за редакцией «Континента» хотела еще раз процитировать Г. Померанца: “Почему-то без односторонности, без субъективности, без этих искажений выходит и менее объективно, не получается какая-то бывшая, сверхобъективная правда”.
Я хотела, чтобы в моей книге каждый сказал свою собственную правду».
(N 43. с. 372)
Не возражая по существу (полемика Максимова это всегда поношения несогласных или апелляция к авторитетам), редакция обрушивает на непокорную «локальную журналистку» громкие имена членов редколлегии:
«Вместо прямого ответа на заданные вопросы. Вы занялись довольно сомнительной демагогией по поводу некоей «единой идеологии». Демагогией, явно заимствованной у наших эмигрантских «либералов» с Лубянки, вот уже в течение ряда лет пытающихся навязать нам свои сыскные представления о терпимости и демократии, определяемой ими лапидарной формулой всякого большевизма: «Кто не с нами, тот против нас!».
Обвиняя «Континент» в несвойственных ему грехах. Вам не следовало бы забывать, что в его редколлегию входят виднейшие демократы современной России и Восточной Европы (от великого ученого-гуманиста, лауреата Нобелевской премии мира Андрея Сахарова до бывшего вице-президента Югославии Милована Джиласа), отбывшие за свои демократические убеждения в тюрьмах, лагерях, психушках и ссылках в обшей сложности около ста лет. И не Вам бы их поучать, а Вам бы у них поучиться подлинной демократичности». (N43, сс.З72-З7З)
По скромным расчетам редактора журнала, его редколлегия объединяет «девять десятых духовного сопротивления России» (N 40, с. 381). Конечно, это известные и уважаемые люди, но неужели мы так бедны? А как же Александр Исаевич, печатающийся уже много лет в «Вестнике РХД»; как же национальные патриоты Л. Бородин. В. Осипов, И. Огурцов; как же деятели православного возрождения Г. Якунин, М. Меерсон-Аксенов, А. Мень; где правозащитники Л. Есенин-Вольпин, Л. Богораз, В. Чалидзе. томящиеся в тюрьмах и ссылках Ю. Орлов. А. Марченко. С. Ковалев, Т. Великанова; мужественно . продолжающие жить и работать в стране писатели Лидия Чуковская. Владимир Корнилов, Булат Окуджава, Юлий Ким? Каждый список я заставляю себя оборвать на третьем-четвертом имени, а мог бы продолжать и продолжать. Силы русского духовного сопротивления совсем не столь мизерны, как это мнится главному редактору «Континента». А еще есть многочисленные религиозные, социалистические, национальные, молодежные движения других народов страны. Тысячи замечательных людей противостоят тем или иным образом тоталитаризму на нашей родине, и совсем не всегда при этом они разделяют взгляды редактора «Континента».
Но дело не в максимовской арифметике. Вопрос в том, для чего объединились вокруг журнала «видные деятели». Неужели только за тем, чтобы Главный мог спокойно третировать неугодных ему «профессоров с Лубянки», пренебрежительно отзываться о «западных либералах», чернить память известных советских писателей и прославлять самого себя?
Начну с последнего, ибо культ, пусть только редакторской личности, это то, в чем меньше всего нуждается наша далекая родина.
На обложке журнала мелким шрифтом обозначено: «Название журнала „Континент» — ® В. Е. Максимова». «Континент — это я». — повторяет главный редактор известную формулу французскою короля. Конечно, на Западе немало подобных персональных изданий. Но ведь обещан был «безусловный демократизм». И выразительной надписи „копи-райт » поначалу не было. Она появилась лишь после 10-го номера, видимо, утверждая право редактора избавляться от неугодных членов редколлегии и кооптировать (не зря мы учили историю партии) более послушных на их место. Из редакции изгнали Голомштока и Некрасова, из редколлегии Синявского и Михайлова.
Процедура исключения поражает даже ко многому привыкших советских людей. Ни обсуждений, ни мотивов.
Еще недавно плечом к плечу стоял «Витя» в рядах борцов с носорогами, мужественно отражая кошмарные видения главного редактора, как вдруг получает извещение:
«29 8 82
Уважаемый господин Некрасов!
Ваше дальнейшее сотрудничество с журналом «Континент» в любой форме мы, то есть редакция, считаем невозможным.
От имени редакции В. Максимов» («Трибуна» N I, 1983)
Михаилов был выгнан столь же решительно, но как человек дотошный постарался выяснить, кто и за что его исключает. Ему объяснили:
«Уважаемый господин Михайлов!
Мы ([1]) — это сотрудники редакции. Так вот, мы считаем, что Ваша принадлежность к печатным органам, ведущим систематическую и целенаправленную кампанию против «Континента» (например к «Трибуне»), несовместима с членством в его редколлегии, ибо такая принадлежность накладывает на Вас значительную часть ответственности за эту кампанию». С приветом В. Максимов». («Форум» N9. с. 86)
Мысль о том, что «принадлежность» несовместима с «членством» родилась не сегодня. Она привезена из дому, и мы все знаем, какими печальными последствиями чреваты подобные методы руководства.
Прочим западным членам редколлегии, ни в чем не провинившимся, было высказано одобрение:
«Высочайшую степень действительной толерантности и понимания проявили к журналу те западные интеллигенты, которые с первого дня его существования безоглядно разделили с нами ответственность за лицо и судьбу журнала. Репутация «Континента» отныне неразрывно связана с именами Раймона Арона. Джорджа Бейли, Сола Беллоу…» (N40. с. 382)
Впрочем, вскоре оказалось, что ответственность не безоглядна. Сол Беллоу вышел из редколлегии, заметив, что «в Америке не рекомендуют продукт до того, как его попробуют». В ответ Максимов признал, что «неразрывная связь», только что им торжественно провозглашенная, не более, чем фигура красноречия, а на самом деле журнал от членов редколлегии давно уже не зависит:
«ОТ РЕДАКЦИИ. Насколько нам стало известно, в последнее время сильно активизировалась психологическая обработка некоторых наших иностранных членов редколлегии, не знающих русского языка, со стороны некоторых «представителей» третьей эмиграции, с молодых еще ногтей, как теперь выяснилось, тесно связанных с советской охранкой.
В связи с этим, считаем необходимым уведомить вышеуказанных лиц и их хозяев на Лубянке, что они зря тратят время на столь бесперспективное занятие, ибо существование нашего журнала давно уже не зависит от прихода и ухода из его рядов того или иного члена редколлегии». (N42, с. 356)
Деспотическое руководство журналом сопровождается примитивным восхвалением главного редактора. Из номера в номер в «Континенте» появлялась реклама:
«В издательстве «Посев» Максимов Владимир Емельянович. Выдающийся современный русский писатель. Его творчество одухотворено христианским восприятием жизни и любовью к человеку. Его язык богат своей простотой, а художественные образы впечатляют своей доступностью». (Например. N 39. с. 294)
Других выдающихся писателей журнал «Континент» не знает. Владимов, например, «талантливый русский писатель» (N38, с. 374), Ходасевич — «один из крупнейших…» (N 36, с. 434). Есть (точнее был) еще только один выдающийся: «выдающийся немецкий издатель и общественный деятель» (N40, с. 381), «выдающийся немецкий публицист, основатель и друг журнала «Континент» (N45, обложка) — Аксель Шпрингер.
«Выдающийся писатель» вместе с «выдающимся издателем» и «выдающимися деятелями» редколлегии настолько развратили бедных читателей, что они, вторя редакции, вот- вот закричат: — «Да здравствует самый выдающийся и мудрый… всех времен и народов…»
«Дорогой Владимир Вмельяионич!
От души поздравляем Вас с десятилетием «Континента», в который Вы вложили столько труда, души и умения, и желаем, чтобы Ваш журнал процветал еще много, много лет под Вашим, таким деятельным и мудрым руководством.
Дай Бог Вам много сил. С искренним приветом Тамара, Людмила и Ксения Ивановна Гончаренко». (N41, с.82)
«Уважаемый Владимир Емельянович!
Журнал «Континент» является сегодня мировым форумом свободной и демократической мысли» Святослав Караванский» (N40, с. 398)
«Многие могли бы поучиться у главного редактора «Континента» тому, что такое свобода убеждений и отвага высказывать их вопреки интеллектуальным модам и настроениям общественною мнения, подверженного манипуляциям масс-медиа. Томаш Мянович (N 48, с. 358)
Стоит главному редактору оторваться от трудов и отправиться в Нью-Йорк, вослед и навстречу ему летят приветственные телеграммы (N38, с. 180), что само по себе замечательно, но публикация их с многомесячным опозданием на страницах ежеквартального журнала выглядит странно ([2]). Зато все, как у «выдающихся» людей.
Но рекорд пошлости поставил «Континент», празднуя пятидесятилетие ГЛАВНОГО. В специальном интервью Виолетта Иверни рассказала читателям, как Володя смотрит, спит, кушает. Как он чувствует себя до и после запоя. Читать это нелегко, но нужно, хотя бы для того, чтобы понять, как низко может при случае пасть наша эмиграция.
«Он очень театрален… скрытой, хищной, неожиданной театральностью не актера, а — театра: не исполнителя, а автора; театральностью, основанной не на фантазии или воображении, а на цепкой, железной хватке глаза…
И память у него такая же хищная, как глаз, и держит чертову уйму историй, баск, анекдотов, фразочек, словечек…
А он — баталия. Кулачный бой. И — небывалый, фантастический, марсианский. С дикой помесью видов оружия — от какого-нибудь сверхсовременного ультразвукового изыска до дреколья. Он — бой и армия. Он — армия и солдат…
Толпа людей, звонков; звонков, людей. Просьб. Писем. Забот. Обязанностей.
— Володя, во всем этом — в том, что называется общественной деятельностью, — не страшно потонуть? Затягивает ведь… и дня — как нет?
— Страшно…
…Вот и собакевичев взгляд! Вот и мужичья грубость! Ах ты, Господи, прости Ты нас, грешных, что же мы так глухи и слепы? Что же нам увидеть-то все недосуг?
«Батюшки-и-и, а глаза-то у його — сыни-и-и…»
И человеческое в нем, слабое и смертное, напряжено настолько, что напоминает остановленный кадр взрыва с бесконечно, в диком постоянстве, вздыбленной землей, вздернутой на дыбу землей, которой не дано, не дают упасть.
…Это ничего. Володя. Пусть они пишут письма. Вы втемную пьяны— и нет телефонных звонков, там не слыхать. Вы втемную пьяны и едете в поезде через чистенькую Европу, через воспитанную Европу, в которой никто себя так не ведет. Без языка. Без своей земли. По чужой. И спадает напряжение, и отодвигаются носороги, и вы играете в своем театре наедине с собой… наконец-то наедине с собой… Не бойтесь за свой вицмундир, вы никому ничего не должны». (N25. сс. 389-419)
Обожествление синеглазого редактора дополняется в журнале бранью по адресу лиц ему неугодных. Эти поношения часто анонимны — литературный прием, продиктованный вполне резонными опасениями оказаться на скамье подсудимых за клевету. По грубости и развязности эти публикации превосходят «Крокодил». Приведу лишь несколько из бесконечного множества примеров.
«Разумеется, расистские завывания разного рода окололитературной и околополитической публики, компенсирующей этим свою профессиональную несостоятельность, не могут вызвать у нормальных людей ничего, кроме брезгливости и презрения, но яд ее русофобии и человеконенавистничества, как свидетельствуют реальные факты, уже оказывает у нас в стране свое разрушительное влияние.
Поэтому всякий раз. когда розенберговские наследники в западной советологии, политологии и славистике, а также в нашей собственной среде выплескивают на страницы западных и русскоязычных изданий свои убогие по уровню, но воинствующие по содержанию псевдоконцепции, мы обязаны предупреждать наших читателей, как на Западе, так и в тоталитарном мире: ВНИМАНИЕ: ПРОВОКАЦИЯ!» (N45, с. 394)
«И сообразительные эмигранты (как правило, из бывших и верных членов КПСС) гут же ориентируются… они тоже за социализм с каким-то там лицом и за плюрализм, но только — для своей партийной кодлы…» (В. Максимов N 25, с.408)
Впрочем, редакция «Континента» не всегда ограничивается намеками. Порой она позволяет себе прямые грубые выпады.
РИЧАРД ПАЙПС
«Что же касается неточности в воспроизведении нами резолюции Николая Второго об убийстве Распутина (каемся, цитировали по памяти!), то, если бы автор достаточно хорошо знал русский язык, он мог бы убедиться, что в нашей интерпретации этой резолюции никакого «абсурда» нет.
К сожалению, тридцатипятилетний стаж научной и публицистической работы еще не гарантирует ученого от предвзятости и заблуждений». (N46, с. 360 )
СИМОН МАРКИШ
«ОТ РЕДАКЦИИ: С легкой руки некоторых литературоведов в штатском, осевших на Западе по предварительному соглашению с Лубянкой, розенберговский миф об исконном русском рабстве принялся разгуливать по страницам определенного рода русскоязычных изданий в нашем
Зарубежье. Замысел авторов этой, давно скомпрометировавшей себя нденкн хрустально протрачен: помочь советской дезинформации спровоцировать в Советском Союзе волну ответного массового антисемитизма.
Печальнее, когда наживкой такого низкопробного сорта соблазняются люди, интеллектуальная репутация которых выглядела для нас до сих пор совершенно безупречной.
СИМОН МАРКИШ
«В таком случае мы считаем себя вправе задать автору столь откровенно расистского заявления Симону Маркишу несколько вопросов…» (N45. с.421)
«Вам непонятен смысл, который в данном случае (в обзоре В. Б.) был вложен в понятие «расизм»? Вы нравы, выражение это весьма неточно, ибо клишированио. в последнее время употребляется напропалую. Но дело ведь не в слове, правда? Хотите придумайте иное определение…» (N46. с 378)
ЛЕХ ВАЛЭНСА И КАРДИНАЛ ГЛЕМП
«Для западногерманской общественности (и не только той, что связана с социал-демократами, т.е. цинично-равнодушной) существует только Валэнса (этакий «польский Ганди») да Примас Глемп, особенно когда скажет какую-нибудь очередную глупость».
(Т. Мяновнч. N 46, с. 208)
ПАВЕЛ ЛИТВИНОВ
«…Почему также среди русских, прибывших на Запад с третьей волной эмиграции, нет ни одного марксиста, тем более ленинца, а вот среди представителей так называемых угнетенных народов таковых вполне достаточно? К примеру, один из них (кстати сказать, довольно заметный диссидент), внук бывшего министра иностранных дел большевистского правительства, несмотря на свое «свободолюбие», «избравшего» Ленина. едва приземлившись в Риме, прямо заявил, что не хочет иметь никакого дела с буржуазной прессой, но только с коммунистической газетой «Унита». Правда, последняя не поспешила навстречу своему новому почитателю». (От редакции. N45, с. 422)
ЛЕВ КОПЕЛЕВ
«Почему Копелев не рассказывает, сколько ему пришлось заплатить за свой выезд?» (3. Шик, N42. с. 194)
«…Ирина Кристи, которая действительно получила открытку и действительно выехала, да только, когда Копелев об этом рассказывал (это было I июня 1985 г.), уже пять дней как было известно, что «открытку от Сахаровых» написали в КГБ…
Но это был только первый акт. Затем состоялась «гарденпарти» с телевидением и супругами Копелевыми в главной роли, а кульминацией была конференция о движении зашиты прав человека…» (Т. Мянович. N 46, сс. 208-209)
«От переводчика
К статье Томаша Мяновича можно было бы ничего не добавлять: с приводимыми в ней фактами не поспоришь, с выводами поспорят разве что глашатаи той самой «анти- антикоммунистической пропаганды», которой среди эмигрантов из советскою блока предается не только Л.З. Копелев.
…А ведь это маленький человечек — не то что Лев Зиновьевич Копелев, выпустивший в Германии уже, наверное, полное собрание своих сочинений, индивидуальных и в соавторстве с теми же «прогрессистами». (Н. Горбаневская. N46. ее. 212-213)
«ОТ РЕДАКЦИИ: Что же касается политической примитивности. то по этой части вряд ли кто из нас может конкурировать с Львом Копелевым». (N46, с.214)
ГРИГОРИЙ ПОМЕРАНЦ
«…нельзя забывать, что Белая армия имела дело не просто с реальным традиционным противником, не просто с красными командирами, конноармейцами и т. д. Но с массами, терроризируемыми и захваченными силами сатанизма марксистского образа…
Есть, правда, и другой, так сказать, гуманитарно- философский подход к развязанной коммунистами бойне: «Гражданская война — не столкновение абстрактного Добра со Злом, а трагическая борьба двух энтузиазмов, двух вер — и двух списков злодеяний» (Гр. Померанц. «Стиль полемики». «Вестник P. X. Д.» N 142). Как красиво! И как… уринновершенно культурно». Ю. Кублановский.
ОТ РЕДАКЦИИ: Вообще, знакомясь с полемическими эскападами Г. Померанца, невольно задаешься вопросом: какое все-таки дело этому убежденному буддисту до страстей человеческих, тем более еще и эмигрантских? Живи себе, казалось бы, «над схваткой», достигай нирваны и в ус, как говорится, не дуй Так нет же, неймется болезному! Но уж коли неймется, то мы, со своей стороны, вынуждены обратить внимание уважаемого поклонника Будды на одну, на наш взгляд, весьма принципиальную разницу между двумя списками вышеупомянутых злодеяний: у белых это считалось аморальным и преследовалось (разумеется, с учетом издержек всякой междоусобицы) по суду, а у красных за эго же выдавались ордена. К примеру, за крымские зверства Беле Куну и Ионе Якиру, не считая сотен других, рангом пониже». (N42, сс. 367-368)
АНДРЕЙ СИНЯВСКИЙ
«Сообщаю безо всяких экивоков: мне лично Синявский крайне антипатичен но не настолько, однако, чтобы тратить на него целую статью. Будь он неким уникумом, я бы просто посмеялся, может, плюнул бы. пожалуй, даже пожалел бы его (ибо мне сдается, что все это от комплекса неполноценности: бедняга!). Но в том-то и беда, что Синявский «Голос из хора». А хор-то довольно большой, массовый, причем весьма голосистый, полетать небезызвестному советскому хору им. Пятницкого. Тут и Ефим Эткинд и Лев Копелев, и извините за выражение! Эдичка Лимонов. Конечно, в хоре не без разноголосицы: Синявский и Эткинд поносят Россию. Лимонов порочит Америку. Копелев «с ученым видом знатока» потчует своих западных слушателей и читателей химически чистой чушью, беспримесной чепухой. Но весь этот разнобой не слишком существенен, лейтмотив-то у всех один: дезинформация, перекос действительности». Ю. Иофе
«ОТ РЕДАКЦИИ: Русофобским откровениям известною литературоведа Синявского, процитированным в письме Юрия Иофе, мы намеренно противопоставляем юдофобские откровения никому не известной эмигрантки из Нью-Йорка». (N40, с. 390, 397)
На этом пока оборвем ряд цитат из последних номеров «Континента». Как видим, редактор не скупится на советы. Беллю следует быть поскромнее. Пайпсу — выучить русский, Маркишу — подобрать себе прозвище, если не хочет, чтобы его называли расистом. Померанцу — сидеть и не рыпаться. Все эти глубокие мысли объединены развязной, купеческой интонацией: «Хозяин — барин», «Что хочу — то и ворочу», «Моему норову не перечь». Как тонко подмечено в приведенной выше рекламе: «Язык богат своей простотой, а образы поражают доступностью». Агенты охранки, Лубянки, расисты, прогрессисты, русофобы — убогий набор ярлыков и штампов. Стиль выдает редактора с головой. Перед нами вымысел, рассчитанный на то что не поймают, не докажут, не захотят связываться.
Не балуют нас редакционные примечания ни ссылками на источники, ни пояснениями по существу вопроса. Это всегда туманные, маловразумительные обвинения. Словно неведомо главному редактору, что цитаты следует приводить не по памяти, а сообщая о том или ином факте, указывать, откуда это стало известно.
В действительности, если копаться в этой грязи, понять, что к чему, совсем не трудно. Например, утверждение, что «среди русских, прибывших на Запад с третьей волной эмиграции нет ни одного марксиста, тем более ленинца, а вот среди представителей, так называемых, угнетенных народов таковых вполне достаточно». Конечно, с третьей волной выехало больше евреев, которые были членами КПСС, чем русских, состоявших в партии. Но ведь и сама эмиграция преимущественно еврейская. Убежденных сторонников Ленина среди третьей эмиграции практически нет, никто так себя не называет, никто, насколько мне известно, не вступил в компартию в Европе или США. Если же иметь в виду ленинские приемы полемики, то тут действительно примеров немало, особенно на страницах «Континента».
Ссылка на Павла Литвинова как на представителя «так называемых угнетенных народов», а также зачисление его в марксисты-ленинцы показывает, что Максимов, собственно говоря, имеет в виду. Марксистами-ленинцами он называет тех, кого не любит, К сожалению, в представители «так называемых угнетенных народов»он, очевидно, зачисляет по тем же критериям, что свидетельствует уже не столько о взглядах, сколько о моральных нормах.
Я не буду излагать убеждения Павла Литвинова, это было бы странно, но лишь отмечу, что история с интервью газете «Унита» — выдумка.
Сразу после приезда на Запад Литвинов выступил на нескольких пресс-конференциях, где были журналисты самых разных направлений. Нетрудно было бы отыскать газеты тех лет, но я предоставляю эту возможность защитникам Владимира Максимова. Опасаюсь, правда, что и они не станут этого делать, понимая на самом деле, чего стоят утверждения главного редактора.
Несколько слов о постоянном объекте травли «Континента» Льве Копелеве. В журнале ему посвящены десятки страниц, множество прямых и косвенных обвинений, шпилек, намеков. Ему уделяется больше внимания, чем Андропову, Черненко и Горбачеву вместе взятым. Особенно, почему-то, досаждают авторам журнала выступления Копелева по телевидению (статья Зофьи Шик «Две беседы или о чем говорить не принято», N42. с. 185-198; Томаш Мянович. «Из записной книжки экстремиста», N46, сс. 207-214; В.Максимов «Колонка редактора». N44, с.311). Мотивы в последнем случае понятны:
«В результате, в окончательном варианте телефильма ваш покорный слуга был аккуратно из него вырезан, а на его место вставлен не присутствовавший там скромный переводчик с немецкого, которого западногерманская лево-либеральная общественность „назначила» нам в литературные и политические учителя только за то, что тот послушно подтверждает все их благоглупости о Советском Союзе и коммунизме вообще».
Действительно грустная история. Телевидение „аккуратно» выбросило главного редактора, не пожелало показать его зрителям. Можно посочувствовать его горю.его зрителям. Но трудно согласиться с тем, что любовь немецких телезрителей вызвана лишь „лево-либеральными благоглупостями». Есть у известности Льва Копелева более серьезные основания. Не следует забывать, что в конце войны он был арестован КГБ за гуманное отношение к немцам. Это человеческая позиция, противостоящая шовинизму и национализму, сделала Копелева едва ли не самым популярным человеком в Западной Германии.
В примечании к статье Мяновича, обвиняющей Копелева, Наталья Горбаневская заявляет, что с приведенными в ней «фактами не поспоришь». Увы, как это часто бывает в журнале, так называемые „факты» не совсем соответствуют действительности. Мяновнч сообщает, что Ирина Кристи получила открытку от Сахаровых, но «уже пять дней как было известно, что открытку от Сахаровых написали в КГБ». Факт же заключается в том, что Ирина Кристи никаких открыток от Сахаровых не получала. Ни настоящих, ни фальшивых.
И гадай после этого, о чем рассказывают уважаемый польский автор (которому путать простительно) и грозная переводчица (которая могла бы знать). То ли речь идет о подложных телеграммах, полученных Кристи, то ли об открытке с подделанной датой, пришедшей по адресу Янкелевичей в Бостон, то ли все корреспонденции совместились в голове у автора в один „факт». Я понимаю, что редакторам «Континента» важно не это, для них главное заклеймить Копелева. Но ведь есть и читатели.
Вот уже пять лет Лев Зиновьевич Копелев выступает по телевидению, печатает статьи, разъезжает с лекциями и докладами, участвует в конференциях, пишет письма политическим деятелям. И всегда, о чем бы ни шла речь, он напоминает о положении советских людей, томящихся в тюрьмах и ссылках. Он зачитывает списки имен, рассказывает о судьбах отдельных заключенных, объясняет своим читателям и слушателям, что свобода неделима и необходимо бороться за нее для каждого отдельного человека. По поводу Андрея Дмитриевича Сахарова Копелев обращался и к Вилли Брандту, и ко всем без исключения политическим деятелям Германии и Австрии. Авторитет его в этих странах так велик, что и канцлер Коль, и президент Вайцзекер, и руководители „зеленых» советуются с ним и «отчитываются» о результатах своих переговоров по «сахаровскому вопросу» с советскими руководителями. Конечно, нельзя утверждать, что демарши западных политиков к чему-то привели, но одно несомненно — Лев Копелев делает все, что в его силах.
Грубость на страницах «Континента» почти всегда призвана скрыть авторскую беспомощность или недобросовестность. В чем обнаружено, например, заблуждение историка Пайпса? В том, что, в отличие от редактора, он знает, что именно сказал Николай II по поводу убийства Распутина: «В России никому не дано право заниматься убийством», а максимовский вольный пересказ: «В России никому не дано убивать без суда» кажется ему абсурдом. Звучит и впрямь нелепо. Убивать по суду, то есть казнить, было дано лишь нескольким профессиональным палачам, и данностью этой приходилось им пользоваться не часто. В то же время без суда убивали на фронте, стреляли в демонстрации рабочих, кололи штыками мятежных киргизов, стреляли в крестьян, мешавших проведению Столыпинской реформы, громили жидов — âåçäå è âñþäó ïðàâî óáèâàòü àäìèíèñòðàòèâíûå âëàñòè ñîõðàíÿëè çà ñîáîé.
Или другой пример. Почему Ю. Кублановский и В. Максимов набросились на Г. Померанца: « …достигай нирваны и в ус не дуй… неймется болезному»? Потому, что Красная армия в гражданской войне для него не мифическое мировое зло, а Белая не только добро. «У белых это считалось аморальным и преследовалось по суду… а у красных за это же выдавали ордена. К примеру, за крымские зверства Беле Куну и Ионе Якиру». — поучает Максимов. За что за «это»? В статье Г. Померанца речь шла о том, что не Раиса Борисовна Лерт устраивала в 1918 в Киеве первые каннибальские убийства (как могли бы подумать читатели «Наших плюралистов»). Напротив, семья 12-летней Лерт пострадала от деникинского погрома. Кто из белых генералов осознал его аморальность? Кто был наказан? Максимов конечно же никаких фактов не приводит. И не может привести. Он пользуется абстрактными общими утверждениями, чтобы скрыть свою полную историческую неосведомленность. И мы убеждаемся в ней каждый раз, когда мысль редактора приобретает хоть сколько-нибудь определенный характер. Так ни Якиру, ни Бела Куну за крымские зверства орденов не вручали. Й. Якир награждался трижды. Два раза в 1919 г., то есть до взятия Крыма, третий раз в 1930 за Польскую кампанию. Бела Кун получил единственный орден в 1927 г. к десятой годовщине победы Октябрьской революции. («Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия.», М., 1983, Якир. Бела Кун).
Каждое утверждение Максимова оказывается при ближайшем рассмотрении не просто полемическим приемом, а вымыслом. Но вряд ли следует опровергать их одно за другим. Остановлюсь лишь на нападках на умерших писателей.
«Хочу нарушить древнее правило: «О мертвых хорошо или ничего», ибо, на мой непросвященный взгляд, мертвый мертвому рознь. В данном случае я имею в виду советского писателя Федора Абрамова…
Биография Федора Абрамова способна украсить любую чекистскую энциклопедию или мемуарный сборник под шапкой «Если враг не сдастся, его уничтожают!»
В молодости бесстрашный сотрудник СМЕРШа, лично пытавший и прикончивший (по его собственному признанию в беседе с одним крупным ленинградским ученым) четырнадцать (заметьте, не пятнадцать и не десять: какая память!) изменников родины, затем один из самых активных запевал времен космополитизма и, наконец, в числе руководителей писательского Союза в самый разгар травли Андрея Сахарова и Александра Солженицына. Все эти заслуги благодарное советское правительство отметило различными орденами и щедротами». (Колонка редактора. N 37, сс. 383-384)
Кто этот неизвестный, но, конечно же, крупный ученый, с которым Абрамов поделился своими садистскими воспоминаниями, поспешивший, в свою очередь, пересказать их главному редактору? Людям, сталкивавшимся с клеветой, хорошо известна такая конструкция: некто слышал от X. что тому говорил У. Опровергнуть такое высказывание невозможно. Но, по счастью, в цивилизованном обществе не зашита, а обвинение должно доказывать справедливость своих утверждений.
Федор Абрамов действительно в годы войны по мобилизации служил в СМЕРШе. Впоследствии он сожалел об этом. Раскаивался он и в своем участии в кампании борьбы с космополитизмом. Этому не приходится удивляться, нормальному человеку естественно сожалеть о своих дурных поступках, а не сваливать их на беспамятство или другие объективные причины.
Не следует забывать, что Федор Абрамов был одним из первых авторов «Нового мира». Его статья «Люди колхозной деревни» разоблачала лакировочную литературу, расчищая место для «деревенской» прозы. В постановлении ЦК 1954 г. эта статья названа среди главных ошибок «Нового мира» Твардовского.
Поведение Федора Абрамова в 60-70 годы не было однозначно зловещим. Он не принадлежал к лагерю черносотенцев и консерваторов, а. напротив, вместе с Твардовским шел по трудному пути совмещения партийной принадлежности и руководящего положения в ССГ1 с любовью к литературе и народу.
Любопытно, что, сурово осуждая „новомирца» Абрамова, «Континент» не без симпатии вспоминает его одиозного «октябрьского» оппонента В. Кочетова:
Тут веселые мальчики в эмиграции навесили редактору нашего «толстого» журнала ярлычок: «любимец (выкормыш) Кочетова». И за что? За четырехмесячное (!!) состояние, формальное и полубеспамятное, в редколлегии «Октября» самый, на мой взгляд, трагикомичный эпизод в биографии Кочетова, когда этому «самостийнику» (выражение Эренбурга из книги Орловой) вдруг захотелось тоже стать, подумать только, либералом. (Е. Брейтбарт, N40, с. 406)
Не будем спорить о намерениях Кочетова в конце 60-х годов. Со стороны казалось, что хочет он стать не столько либералом, сколько черносотенцем, чтобы с сотоваришами громить интеллигентов. Не нам судить, насколько Е. Брейтбарт права, когда описывает «состояние» Владимира Максимова в редколлегии «Октября» как «формальное и полубеспамятное», но она ошибается, называя его «четырехмесячным (!!)». Оно продолжалось без малого год с N 10 за 1967 по N 8 за 1968. Любопытно, что запамятовали и близкие родственники, и сотрудники «Континента», и сам Главный. Проверить же — не догадались.
В конце жизни Абрамов настойчиво боролся за охрану природы, за оздоровление деревенской жизни. От участия в кампаниях и проработках он старательно уклонялся, хотя это ему не всегда удавалось. Его подпись оказалась под обращением ленинградских писателей, одобряющим исключение Солженицына, но он же послал телеграмму протеста против этого акта.
Роль Абрамова в литературе наших дней высоко оценил А. И. Солженицын: «Вот ядро современной русской прозы, как я его вижу: Абрамов, Астафьев, Белов. Быков. Владимов, Войнович, Максимов. Можаев. Носов. Окуджава. Солоухин, Тендряков. Трифонов. Шукшин» («Бодался теленок с дубом», интервью от 23.8.1973 г.).
Решительно ставит на место Максимов шестерых диссидентов (П. Подрабинека, И. Промыслова, В. Гершуни, Т. Трусову, В. Гринева, Ю. Дикова), которые от имени большой группы москвичей — авторов Самиздата, сотрудников сборника «Память». — написали письмо о «пренебрежении традиционными этическими и эстетическими ценностями, которое год от года становится все более заметным в „Континенте»», о том. что люди, активно содействующие правозащитному движению в России, «вознаграждаются» в журнале то низкой иронией, то шельмованием, то грубыми окриками или абсолютно безосновательными обвинениями. В частности, авторы письма защищали от нападок журнала память Корнея Ивановича Чуковского. Письмо не было опубликовано на страницах «Континента», зато там появилась отповедь «рядовым» правозащитникам:
«Неужели, отвергнув литературный иконостас во главе с реакционным лауреатом Ленинской премии, мы теперь согласимся на установление нового литературного иконостаса о главе с либеральным лауреатом премии того же имени? …навязывать мне или журналу свои вкусы и волю, да еще в столь ультимативной форме не рекомендую, ибо бесполезно. Как говорится, ты сер, а я уж, братец, сед!
А потом, уважаемые, мы же с вами демократы: не нравится не читайте, свободных журналов у нас, слава Богу, теперь великое множество, есть из чего выбрать!» (N33, с. 373)
Если вспомнить, что серые оппоненты рано поседевшего в литературных боях Главного редактора находятся за железным занавесом, а то и за колючей проволокой, слова «журналов великое множество», «не нравится — не читайте», трудно воспринимать иначе, чем глумление. Глумление, дополняющее издевательства советских властей.
Не нравятся Максимову и взгляды Василия Гроссмана, и. как всегда, он стремится не к разбору произведения, а к доказательствам на уровне личных упреков:
«…И чем же объяснить тогда «историософскую концепцию» самого Василия Гроссмана, если до конца жизни он носил в кармане партийный билет, на котором красуется силуэт «великого вождя мирового пролетариата»? Правда, может быть, этот билет ему навязали силой под пытками?» (N45. с. 422)
Схваченный за руку, Максимов лишь чуть-чуть перестраивает аргументацию.
«Что же касается нашей оговорки о партийной принадлежности Василия Гроссмана, то, принося за это свои глубочайшие извинения читателям, мы предлагаем Вам тот же вопрос в несколько иной редакции: «Чем же объяснить тогда …историософскую концепцию» самого Василия Гроссмана, если он в начале своего творческого пути тоже „выбрал Ленина», написав и опубликовав такие откровенно конформистские веши, как „Глюкауф». „В городе Бердичеве». „Степан Кольчугин»?» (N46, с. 380)
Трудно согласиться со столь мягкой самооценкой. Утверждение о партийной принадлежности Гроссмана не оговорка (слово, вырвавшееся ненароком), а скорее оговор ложное обвинение, рассчитанное на то, что опровергнуть его будет непросто. Не случайно, извиняясь перед читателями за «оговорку», Максимов продолжает обвинять Гроссмана в партийности, аргументируя тем, что тот в начале творческого пути «выбрал Ленина» и писал «откровенно конформистские» вещи. Звучит малоубедительно. Есть разница между «началом пути» и «концом жизни». Да и начало было неплохим. На мой взгляд, в рассказе «В городе Бердичеве» конформизма не больше, чем в превосходной повести молодого Максимова «Мы обновляем землю». В конформизме нетрудно обвинить любого советского писателя и почти любого советского человека. И именно поэтому лучше этого не делать. Особенно Владимиру Максимову.
«С самого начала нашею столетия передовой отряд рабочего класса России начал величайшую из битв человечества битву за переустройство мира как в сфере материальной, так и духовной. И с первых же своих шагов огромное внимание партия уделяет становлению социалистической литературы. Кто не помнит, с каким горячим сочувствием был воспринят Владимиром Ильичем Лениным замечательный роман Горького «Мать»! А как благотворно влияла «Правда» на творчество Федора Шкулева, Демьяна Бедного, Александра Серафимовича! Только революции обязана русская литература рождением таких выдающихся мастеров культуры, как Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Александр Фадеев, Леонид Леонов, Федор Панферов, Валентин Катаев. Только в условиях нового, социалистического строя могла вырасти целая плеяда замечательных талантов, среди которых многие и многие получили мировое признание.
Именно от этих мастеров принимало каждое последующее писательское поколение эстафету века, и поэтому пресловутая проблема «отцов и детей», кстати сказать, высосанная из пальца фрондерствующими литмальчиками вкупе с группой эстетствующих старичков, никогда не вставала перед молодежью, верной революционным традициям советской литературы. Разве, к примеру, Владимов или Шим не ощущает самой кровной связи со своими ближайшими предшественниками Казакевичем, Гончаром, Нагибиным, а те, в свою очередь, с Петровым и Гайдаром, Симоновым и Нилиным? Весь опыт нашей литературы утверждает непрерывность ее становления.
После справедливой и принципиальной критики в адрес формализма, прозвучавшей на встречах руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, кое-где подняла голову воинствующая серость, прикрывающая псевдоидейностью свою полнейшую профессиональную несостоятельность. В связи с этим мне хотелось бы еще и еще раз повторить слова секретаря ЦК КПСС Л.Ф. Ильичева, сказанные им в докладе на одной из памятных встреч …
”Только выдающиеся произведения большого революционного созидательного пафоса. указывает Никита Сергеевич Хрущев. доходят до глубины души и сознания человека…”
Всем нам остается только присоединиться к этому исчерпывающему высказыванию и творить в этом направлении». (Владимир Максимов. «Эстафета века. Слово о партии». «Октябрь». N 7, сс. 8-9. 1963)
Перед нами не просто конформизм, а ретивое приспособленчество. На двух неполных страницах Ленин, Горький. «Правда», Партия, встреча партийных руководителей с писателями, секретарь ЦК Ильичев, слова которого хочется повторять еще и еще раз, обещание творить в направлении Демьяна Бедного, Панферова и Петрова, почему-то отделенного от Ильфа (?), обвинения против формалистов и фрондерствуюших литмальчиков вкупе с эстетствующими старичками (похожие стилистически на сегодняшние филиппики главного редактора) и, наконец, дорогой Никита Сергеевич. Безусловно, ни Василий Гроссман, ни Федор Абрамов, ни Корней Чуковский, ни кто другой, подвергнутый сегодня Максимовым пристрастному суду (Копелев. Маркиш. Синявский. Эткннд, Померанц) ничего похожего просто не могли написать. Даже способные на многое Евтушенко и Вознесенский не оставили нам подобных перлов.
Эстафета века проходит прямо через Анатолия Софронова, Панферова, Кочстова и иже с ним. Конечно, нельзя забывать, что Максимов сошел с беговой дорожки. И повторю — все не без греха (или почти все). Но как шагавший в 1963 г. в таких рядах позволяет себе упрекать в конформизме Василия Гроссмана, роман которого был арестован за два года до «славной эстафеты»? Понять нелегко.
Я не буду рассматривать здесь содержание журнала. Мне многое в нем нравится, со многим хочется спорить. Остановлюсь лишь на одной неприятно задевающей ноте. 3. Рураж, «Откровенно говоря», сообщает, что главная проблема времени расовая.
«Откровенно говоря, завтрашний мир будет не миром соревнования идеологий или религий, но миром соревнования рас. Это вовсе не значит, что оно приведет к какому-то расизму нацистского типа, но нет сомнения, что все расы будут стремиться сохранить то, что имеют, а нередко и попытаются получить то, что другие по тем или иным причинам упустят.
России не следует стыдиться сказать, что она боится Азии. Это можно понять. Более того, ей надо помочь: это лежит в интересах всех европейцев. Несмотря на все возможные доводы против. Россия принадлежит к христианской цивилизации, или попросту к «белой» части человечества. Если она временно сошла с пути этой цивилизации, надо помочь ей вернуться…
Возвращаясь к вопросу о «расизме», признать его как существующее обстоятельство, вероятно, было бы менее стыдно для России, чем верить в «научный социализм». Опасаться ли. что такое признание вызовет враждебные чувства в некоторых азиатских странах? Возможно, и вызовет, но СССР там и так вызывает тс же самые чувства». (N44, сс. 191-195)
Характерно, что, обожая комментарии, редакция воздерживается от них в данном случае — невольно думаешь, чго полуфашистские откровения Рураржа близки журналу, по крайней мере, не вызывают гневных возражений.
Не случайна и реплика Максимова о «так называемых угнетенных народах» (довольно сомнительный эвфемизм для обозначения евреев). Очевидно, по мнению редакции, евреи в СССР вовсе не угнетенная нация, а рассказы о трудностях поступления в институт, на работу — так называемая сионистская пропаганда.
«Так называемым» оказался у Максимова и Еврейский антифашистский комитет.
«Перец Маркиш со товарищи… участвуя в работе так называемого Антифашистского комитета, созданного, как известно, незабвенным Лаврентием Берией для промывания мозгов еврейской общественности на Западе. Трагическая гибель этих людей еще не освобождает их от ответственности за жизнь тех, кто погиб до них, по их милости и при их содействии». (N45, с. 422)
О «промывке мозгов» писало в свое время еше ведомство Геббельса, и из тех же архивов извлечен, видимо, аргумент о создании Еврейского антифашистского комитета Берией. «Промывание мозгов еврейской общественности на Западе» заключалось в частности в сборе средств для борьбы с нацизмом и в распространении правды о гитлеровских зверствах. В органе Еврейского антифашистского комитета «Единство» появилось первое подробное описание Треблин- кн. первое достоверное свидетельство о лагерях уничтожения. Утверждение Максимова, что люди погибали «по милости и при содействии» членов Еврейского антифашистского комитета ничем не подтверждено. Кто и где был убит при содействии Михоэлса, Квитко, Маркиша? Необходимы факты, без них подобные домыслы — обычная антисемитская болтовня.
Видимо, слово «антисемитизм» редактору не по душе, ему хочется ограничить его применение, а еще лучше вообще без него обойтись.
«…мы приглашаем читателей высказаться но этому поводу на страницах нашего журнала, ибо пора наконец положить предел поползновениям некоторых индивидов в нынешней эмиграции шантажировать своих идеологических оппонентов, а заодно и средства массовой информации русского Зарубежья жупелом антисемитизма». (N42, С. 320)
Тут главному редактору низко кланялись советские партийные журналисты. Им тоже, как горькая редька, надоел этот проклятый жупел, которым, как известно, постоянно бряцают сионисты.
В ответ на приглашение высказаться, И. Львов написал, что видит антисемитизм в статье Лосева, опубликованной в «Континенте». На автора — письма тут же обрушился поток брани. Его причислили к «образованщине». обвинили в нелюбви к русскому народу.
«…Кем нелюбимых? Господином Львовым и двумя десятками его комплексующих единомышленников? Но русский народ (как впрочем и любой другой!) в их восхищении не нуждается и „нелюбовь» их как-нибудь переживет». (N45, с. 401)
Так наивный читатель, принявший за чистую монету призыв высказать свое (а не редакционное) мнение, получил достойный отпор. Зато трогательные в своей антисемитской непритязательности рассуждения княгини Шаховской публикуются в журнале без комментариев.
«…Написав, что как будто при погромах не было человеческих жертв, „если память мне не изменяет», я к тому же напрасно упомянула слово „память», потому что историю погромов я не читала, а помнить их не могла и по возрасту моему, и потому что детство мое прошло в той части России, где погромов не бывало. Зато я действительно помню, что из сотни русских евреев, которых я в моей жизни встречала уже на Западе (со многими из них я была дружна), ни один не сказал мне. что кто-либо из членов его семьи был убит во время погрома. Среди самых антирусских советских эмигрантов 70-х годов, мною встреченных, как будто тоже такого семейного свидетельства (как было о Бабьем Яре) не появилось. Итак, я ошиблась. Скромно прибавлю, что за полвека литературной и журналистической деятельности, вероятно, я была повинна и в других ошибках». (N35, с. 375)
Детство Зинаиды Шаховской прошло в одной из сорока благословенных русских губерний, «где погромов не бывало», по той нехитрой причине, что евреям было запрещено там селиться. Не принято было в кругу знакомых княгини говорить об антисемитизме. Не читала она Владимира Галактионовича Короленко или Владимира Дмитриевича Набокова, написавшего знаменитую статью о погроме 1903. «Кишиневская кровавая баня», и кощунственные слова: «Жертв при погромах не было», кажутся ей всего лишь малосущественной ошибкой. Кто не ошибается? С княгини спрос не велик, но от журнала третьей эмиграции можно было бы ожидать квалифицированных пояснений о действиях предшественников и учителей нацизма. Ибо современный антисемитизм не отваживается на открытые утверждения типа: «Евреи пьют христианскую кровь». Он лишь скромно рассуждает, что может-де все эти россказни о погромах, жертвах и гонениях — корыстные преувеличения представителей «так называемых угнетенных народов». Если же вникнуть, то и об Освенциме нет у них никакого личного семейного свидетельства.
Конечно, все зависит от точки зрения. Для Г. Андреева, например, средневековый ритуальный процесс, чудовищный кровавый навет, сфабрикованный от начала до конца царской администрацией, вызвавший протесты и насмешки всего мира, служит лишь доказательством прогрессивности и беспристрастности русской судебной системы.
«Одним из ярчайших свидетельств независимости русского суда стало его решение по делу еврея Бсйлиса. обвиненного в ритуальном убийстве (1911-13 годы). Несмотря на то. что многие представители верхов, сильно подверженные антисемитизму, желали осуждения Бейлиса. суд присяжных, состоявший в основном из самых простых русских и украинских мужиков, признал его невиновным, и Бейлис был освобожден». (N42, с. 267)
Независимый судья Болдырев, напутствуя присяжных, подчеркнул, что это было «настоящее ритуальное убийство». И присяжные согласились с обвинением в том, что мальчик Андрюша был убит в одном из зданий еврейской хирургической больницы и перед смертью у него отцедили пять стаканов крови. Однако шестеро присяжных (половина состава) отрицательно ответили на второй вопрос об участии в убийстве Бейлиса. Бейлис был освобожден, но обвинение евреев в каннибализме сохранилось ([3]).
Правительство наградило независимого судью и прокурора деньгами и повышением по службе, им были вручены личные подарки Николая II. Вместо Бейлиса на скамью подсудимых попали 14 редакторов газет (82 газеты были оштрафованы, конфискованы или закрыты). Были осуждены два следователя, отказавшиеся принимать участие в фальсификации дела, и 25 петербургских адвокатов, пославших телеграмму протеста «против искажения основ правосудия, очевидных на этом процессе, против клеветнического поклепа на еврейский народ» (см. М Самюэл «Кровавый навет». Нью-Йорк. 1975).
Бегство миллионов евреев от погромов в Америку также свидетельствует, по Андрееву, об удивительной демократичности царской России:
«…Конституция определяла право граждан России свободно выбирать место жительства как внутри России [не считая такой мелочи, как черта оседлости — С. М ], так и за границей.
Этим последним правом воспользовалось с 1901 по 1910 годы около двух миллионов человек». (N42, с 264)
Я не буду рассматривать сложный вопрос об антисемитизме в романе Солженицына «Красное колесо». Мне лично кажется, что его нет, хотя А. Лосев своей статьей заставляет задуматься над этой проблемой. Если рецензент не ошибается в том, что «для Солженицына, не так важно, что Богров пошляк, как то, что он еврей», то перед нами диагноз болезни.
Если сегодня в Америке кто-нибудь из политических деятелей осмелится сказать: «Для меня важно не то, какой у преступника характер, а то, что он негр», — этот человек будет единодушно заклеймен как расист.
Вызывает недоумение не то, что журнал защищает Солженицына от обвинений в антисемитизме, а то к каким аргументам авторы прибегают.
«Пьеса («Венецианский купец») правдива, потому что еврейское ростовщичество было фактом жизни, и гуманистична, потому что в ней с большой поэтической силой сказано: „И еврей — человек»… У Солженицына ..и Богров — человек»». (Лосев. N42, с. 315.)
Времена меняются. Для XVI века признание еврея человеком было действительно великим революционным завоеванием. Сегодня сомнительно звучит даже такая комплиментарная, казалось бы. формула: «Еврей, а хороший человек».
«Что поделаешь, коль анархист Богров был все же евреем? Что поделаешь, если по проходу в театре пробирался, как змея? Историю нельзя перечеркнуть!» (Семен Бадаш. К 44, с. 316)
Что поделаешь, коль евреи оккупировали торговую сеть и Академию Наук, вьются как змеи, да еще размахивают жупелом антисемитизма.
«Знал бы покойный Владимир Лифшиц… что придет время, когда несколько бездарностей от журналистики, ради своих сугубо лукавых целей, обвинят его сына в юдофобии!» (В. Максимов. N42, с. 320.)
Мог ли предположить советский интеллигент, что придет время и мы вернемся к разговорам о составе крови, будем в качестве доказательства той или иной точки зрения рассматривать не взгляды автора, а национальность его родителей?
Содержание журнала «Континент» не сводится к брани Максимова и его подголосков. На его страницах появлялись и продолжают появляться интересные литературные и публицистические материалы. Он по-прежнему остается самым толстым, если не самым популярным эмигрантским изданием. Грубые, клеветнические реплики соседствуют со стихами Бродского и Лиснянской, с размышлениями Джиласа, прозой Аксенова и Вснечки Ерофеева.
Это грустно. Мы привыкли там. что против клеветы на страницах «Огонька»» бесполезно протестовать, что для редактора важно не мнение читателей, а указание свыше. Но здесь, на свободе, почему мы спокойно наблюдаем, как куражится над живыми и мертвыми главный редактор. Как мы можем делать вид, что ничего не происходит?
Отсутствие сопротивления развращает, создаст иллюзию, что все позволено. В результате, у всех на глазах за неполные десять лет неплохой русский писатель стал похож на собственный персонаж, раздраженно бросается на всс непонятное и подозрительное, выставив вперед грозное и жалкое оружие — брань.
Перед читателями журнала встает серьезная нравственная проблема. Имеем ли мы право возмущаться клеветой советской прессы и одновременно спокойно читать, что Федор Абрамов «пытал и убивал»» людей. Можно ли унизительно третировать «локальную шведскую журналистку»» за то. что она осмелилась высказать свое мнение, и одновременно призывать мировую общественность бороться за право Ирины Ратушинской свободно говорить и писать. Если можно выдумывать Максимову, почему нельзя Яковлеву?!
Поведение редакции «Континента»» разлагает эмиграцию. делает инсинуации, передержки, грубость, культ личности заурядным, привычным явлением. Вероятно, молчание многих эмигрантов объясняется тем. что им близки политические представления Максимова. Но горе убеждениям, которые столь естественно и спокойно совмещаются с ложью и клеветой.
Конечно, существуют разные взгляды. Можно и нужно спорить о том. какой была русская история, какие ценности важнее всег о для будущего русскою народа. Мы думаем по-разному. Но дело не в том, одобряем или отвергаем мы политику разрядки, нравится нам царь-батюшка иди президент Рейган. Позиции у нас могут быть различными, нравственные критерии должны быть одинаковыми.
Юбилейное интервью Максимова содержало удивительное признание, сделанное, очевидно, от имени редколлегии «Континента»: «НАМ НЕ СТЫДНО».
Хочется спросить Василия Аксенова, Иосифа Бродского, Владимира Буковского, Александра Гинзбурга, Эрнста Неизвестного, Наума Коржавина, Эдуарда Кузнецова: Совсем не стыдно? Даже, когда на мировом форуме вас в глаза величают выдающимися деятелями, виднейшими демократами, видными деятелями духовного возрождения современной России?
Даже когда рядом презрительно унижают невидных, профессионально несостоятельных представителей так называемых угнетенных народов, они же либералы с Лубянки? Почему вам не стыдно?
апрель, 1986
[1] Максимок и сам хорошо знаком с подобной практикой. В 1973 г. его «принадлежность» к Союзу писателей СССР «оказалась несовместимой» с публикацией романов в издательство «Посев», и он покинул организацию с «чувством горечи и потери»(«Вестник РС’ХД». N 108-110. с 248), В I975 г. за «действия, наносящие ущерб престижу СССР и не совместимые с принадлежностью к советскому гражданству». Максимов был лишен советского подданства. («Континент» N7, обложка).
[2] В СССР о перемещениях вожлей мы узнавали из газет, в крайнем случае — из «Огонька», но уже ежемесячные издания от такой злободневности были освобождены.
[3] Я не хочу умалять нравственной заслуги присяжных, состав которых был. по мнению Короленко, специально подобран (многие из них были членами «Союза русского народа»), Правда, не следует забывать и о том, что спектакль был поставлен удивительно неумело и обвинение прямо на суде с треском провалилось.
